Наш герой – известный человек, чье имя мы не называем по его просьбе. Будучи двадцатилетним парнем, он был арестован за «антисоветскую агитацию». В 1984г. его поместили на бессрочное лечение в психиатрическую больницу за тысячи километров от дома.
Издание в одном из областных городов РСФСР антисоветского журнала обернулось для парня тремя годами принудительных мытарств по палатам психиатрических больниц, где власть была в руках у активистов администрации и блатных уголовников. Если описать его быт тремя словами – уколы, насилие, смерть. Но тремя словами тут не обойтись. Вот его монолог.
ЧАСТЬ 1: ХАРЬКОВ, 1984. «Мы серьёзная контора»
В начале 80-х мы организовались в группу политических активистов. Издавали леворадикальный журнал «Б.Н.» – это была стопка машинописных листов, сшитая в брошюру с рисованной обложкой. Тираж был от штук пятнадцати и выше. В лучшие времена доходил до 50 штук. Мы были юными левыми радикалами. Восхищались итальянскими «Красными бригадами» и немецкими RAF. Со страниц журнала призывали массово вешать чекистов и членов КПСС. В каком-то смысле, да, мы были настоящими последователями Ленина и Троцкого, против которых возбудили уголовное дело за антисоветскую агитацию. Может, дело было в том, что мы издавали самый радикальный журнал в СССР.
Начался 1984г., у власти в стране был Юрий Андропов. Наша редакция не гнушалась использовать бранные словечки и писать то, о чем все думали, но стеснялись или боялись говорить. Закончилось тем, что один из товарищей попал под пресс спецслужб и всех сдал.
Попал, кстати, из-за торговли драгоценностями с невесть как заехавшей к нам немкой. Тогда многие, чтобы как-то выжить, занимались чем-то нелегальным.
Когда я сидел в кабинете у судебного дознавателя КГБ, он что-то лепетал про антисоветскую деятельность. Говорил, что мы все нарушаем закон. Он был на тот момент в звании капитана. Помню его фамилию – Бойко.
Мое внимание привлекли его дорогие японские часы Orient на левой руке. Среди знакомых были в том числе и фарцовщики, а поэтому я прекрасно знал, что такие часы стоят на черном рынке рублей 250-300. Вряд ли капитан мог позволить себе их купить с зарплаты. Это же я ему и озвучил. Чекиста задело. В его глазах мы все равно были фашистами, панками и антисоветчиками.
Через пару дней меня увезли на черной «Волге». На запястьях замкнули наручники, будто я совершил тяжкое преступление.
Забавно, что когда меня затолкали в салон «Волги» и заковали в браслеты, то по обе стороны сели два агента. Это показалось смешным. Я обронил фразу, что они везут меня прямо как настоящего шпиона.
На тот момент не покидало чувство нелепости происходящего. Картинка напоминала какое-то кино в стиле «Ошибка резидента». Но вид у чекистов был мрачный. Они вообще старались не соприкасаться со мной даже взглядом. Наверное, им было противно на меня смотреть.
Несколько дней длились допросы. Я мало спал. Можно сказать, что из-за дикого недосыпа они и выбили какие-то показания. Но мне как-то удалось ничего не подписать. Они предъявляли, что я влип в переделку с серьезными людьми. Угрожали, что знают все про меня, мою девочку и друзей. Помню, что даже зачем-то сказали о том, что знают, какого размера туфли купил девушке на день рождения.
Когда я спросил, зачем им была нужна эта информация, чекист гордо ответил, что «мы серьезная контора». Еще они пугали тем, что все мои друзья признались. Просили сделать то же самое, чтобы облегчить участь Я тогда ответил, что всех этих людей знаю, но у нас нет никакой организации.
На третьи сутки допросов они высыпали на стол кучу фотографий из картонной папки. На фото были разные граффити, которые мы рисовали на стенах города. Забавно, что некоторые объекты протестного стрит-арта нам вообще-то не принадлежали. Естественно, что все это было записано со слов стукача. Хотя следователь настаивал, что у них есть показания свидетелей, которые видели, как мы это рисовали.
Я ушел в отказ. Признал только, что писал в журнал. Фамилий мы не указывали, у всех были прозвища. Естественно, про мои псевдонимы некоторые знали. Оттуда и просочилась информация. Поэтому в конце концов я признал, что да, журнал – это моих рук дело. Но настоял на том, что делал его один.
В качестве доказательства всплыла печатная машинка, которую я брал на прокат на свой паспорт. Все печатные машинки тогда были на учете. Просто так ты не мог пользоваться такими устройствами. Вот и вся суть обвинения.
После допросов и какого-то подобия следствия была закрытая комиссия. В подвальном помещении без окон. Там стоял стол, за которым сидели трое. Это были люди в штатском. Они не представились. Один из них, когда меня завели, встал и зачитал обвинение.
Чекист заявил, что на основании собранных данных мое преступление квалифицируется как психическое расстройство, а это значит, что меня поместят в СПБ (специальная психиатрическая больница) «на излечение».
На прощание он добавил, что после лечения я смогу стать «нормальным советским человеком и достойным членом общества».
Первый укол галоперидола
Молодой военный сопровождал меня к вагону поезда на вокзале. Купе – одноместное. Двери закрыли изнутри. Куда везут? Никто ничего не сказал. Окна были зашторены, в пространстве мрачно.
Сутки поезд ехал. В туалет выпускали строго по расписанию и только в наручниках. Естественно, в сопровождении. Конвоир заходил со мной непосредственно в туалет. Пока я справлял естественную нужду, он отворачивался и курил. Когда я интересовался у него, зачем он это делал, то тот бормотал, что «так положено».
Наконец-то мы приехали. Усталость была чудовищной. Хотелось хоть как-то расслабиться. Вновь посадили в машину. Понимал, что везут в психушку. Показалось здание – старый купеческий дом, спрятанный за высоким ограждением на отшибе и с дозорными вышками. По территории ходили люди с собаками.
Кто там дежурил на вышках – не было понятно. Вблизи я никогда не видел людей, которые там находились. Да и остальных тоже не видел, кто ходил по территории. Нас на нее просто не выпускали.
Там не было привычных больничных помещений и в целом ощущалось, что это не больница. Высокие потолки – метров шесть, не меньше. В помещениях, переделанных под три палаты, ютилось человек семьдесят.
Фото носит иллюстративный характер
Большинство металлических кроватей прикрутили к полу шурупами. Ну как кроватей… Вместо пружин у них был просто железный лист, приваренный к раме из гнутых труб. Углы кровати спилили. Это делалось для возможности продеть вязку и обездвижить человека.
Вокруг дежурили угрюмые санитары. Поодаль находились туалеты. Унитазов там, конечно же, не было, а вместо них – дырки в земле. На потолке красовались огромные заплесневевшие пятна. Доски пола давно рассохлись. И во всем этом таилась старая, еще имперская архитектура, кото рая как-то сохранилась с дореволюционных времен. Сырость, гниение, унылость – три слова, которые определяли здешнюю атмосферу.
Я сразу заметил, что у многих под белыми халатами военная форма.
Фото носит иллюстративный характер
Сперва прошел медицинский осмотр с банальными вопросами, затем общался с усатым старичком из администрации. Он единственный произвел впечатление человека, с которым можно разговаривать хотя бы о книгах. Скажу даже больше: он показался мне симпатичным человеком.
Рассудительный, интеллигентный. Будто бы сошел со страниц произведений Булгакова – этакий доктор-психиатр в исполнении Ливанова из «Мастера и Маргарита». Сначала он спрашивал что-то про мировоззрение, и его речь казалась благородной и насыщенной литературными оборотами. Человека с такой речью хотелось слушать внимательно.
Но внезапно собеседник поменялся в лице и спросил тем же артистическим голосом:
– В жопу еб*шься? Дрочишь? – и пристально посмотрел, не намекая на то, что это шутка. Не шутка.
От вопросов стало не по себе. Ощущение холода и ужаса отдавало неприятной тяжестью в груди. Как будто обдали ледяной водой. Сразу стало понятно, что это не тот человек, каким он показался при первом знакомстве. Потом уже убедился, что передо мной сидел профессиональный садист. Фамилию я уже его не помню… Кажется, начиналась на букву «М». Сейчас она вызывает ассоциации с чем-то плюшевым, сладким, сказочным.
Это был такой психологический прием для новоприбывших в психушку.
Я честно ответил, что мужчины не привлекают. После беседы меня сопроводили в палату и сделали первый укол галоперидола. Хотелось курить. Потом уже узнал, что говорил со мной местный сотрудник в звании полковника.
Неудачный побег
Фото носит иллюстративный характер
С первым уколом галоперидола в тело просочилась ложная легкость. Особенно когда позади остался этап в неизвестность и радикальная смена обстановки.
Ты расслабился, успокоился, и все вроде как неплохо.
На следующий день начались побочки. Все мышцы свело. Попытался закурить сигарету, которую стрельнул у сокамерника возле уборной…
Он сказал, что лучше мне не курить, но я не послушал. Никотин послужил катализатором мышечных спазмов. Пальцы не слушались, челюсть стало выворачивать, рот раскрылся, и потекла слюна. Контролировать это не получалось. Ноги, руки…
Глаза закатились. Побочка меня здорово напугала. Не знал, сколько это будет длиться. Помимо спазмов, не покидало удушье.
Но самое страшное, что я не знал, сколько времени тут доведется быть. Десятки человек каждое утро во время врачебного обхода традиционно спрашивали об одном и том же: «Доктор, а когда выпишут?» Что ни утро, то первым всплывал этот вопрос.
Санитарам было весело. Они каждому отвечали, что завтра непременно наступит выписка. Хлопали по плечу, наигранно улыбались.
Около месяца мне кололи галоперидол. И если в первый раз побочка была результатом курения, то в последующие разы я ощущал ненавистный эффект сразу после того, как покидал процедурный кабинет.
Скручивания, судороги, сушняк и все 33 удовольствия. Было очень трудно контролировать процесс поглощения пищи. Иногда, когда начинал жевать, тут же появлялась судорога, и еда вываливалась изо рта. То же самое касалось и жидкости. Приходилось придумывать специальную систему, как не подавиться водой. Когда пил, старался заливать ее прямо себе в глотку.
Кто-то надеялся, что его выпишут. Кого-то ответы врачей погружали в полную обреченность. Лично я сдаваться не собирался, как и жрать постоянно галоперидол с другими смертельными пилюлями.
Моментально нашел сообщника, и мы решили совершить побег. И это притом, что большинство людей на контакт не шли.
Сообщник рассказал, что он какой-то журналист и писал антисоветские тексты. Хоть и звучали его слова здраво, он оказался больным шизофренией. Но это не было преградой для общения. Обсуждали с ним фильмы и книги. Его, кстати, периодически выписывали. Еще к нему приходила сестра. Режим был немного мягче моего.
В его случае ситуация облегчалась тем, что сам он был из Харькова и его попросту навещали. Как выглядел? Здоровенный детина почти под два метра роста. Чуть старше тридцати. Он напомнил мне Васисуалия Лоханкина из «Золотого теленка». Шизофрения делала его чересчур словоохотливым.
Как-то в одной длительной беседе он и предложил мне бежать.
Окна здания человеку среднего роста казались просто огромными. Высота – несколько метров точно. За ними крепились проржавевшие металлические решетки. По его задумке, если бы удалось расшатать решетку, то со временем можно было бы пробить расщелину.
Для этих целей из столовой была украдена ложка. Ей ковырял кирпичную кладку, к которой крепилась решетка. Старый и рыхлый кирпич легко поддавался. Если сил расшатывать решетку не было, то я этой ложкой рисовал от безделья на стенах. Получался забавный рельеф.
Когда нам наконец-то удалось расшатать решетку, то первым полез мой товарищ. И вернулся обратно – мы совсем упустили из внимания, что под окнами были натянуты оголенные провода. С высоты не разглядели облезлые птичьи трупы, разбросанные под окнами. От каких-то остались только скелеты, другие разлагались рядышком. Братскую птичью могилу не убирали, наверное, в назидание всем нам.
Побег, к которому мы готовились две недели, отменили. Он оказался нашей первой маленькой утопией. На приподнятую и слегка деформированную решетку никто внимания не обратил.
Справка «НДГ». Использование психиатрии в политических целях в СССР – практика борьбы советских властей с диссидентами и правозащитниками, заключавшаяся в злоупотреблении психиатрическим диагнозом, лечением и содержанием в изоляции. Вынесение психиатрического диагноза позволяло властям избегать гласного судебного процесса над инакомыслящими, отправляя их в психиатрические больницы без суда и на неопределённый срок. Кроме того, объявление несогласных психически больными позволяло властям уходить от вопроса о политических заключённых.
Начался 1984г., у власти в стране был Юрий Андропов. Наша редакция не гнушалась использовать бранные словечки и писать то, о чем все думали, но стеснялись или боялись говорить. Закончилось тем, что один из товарищей попал под пресс спецслужб и всех сдал.
На тот момент не покидало чувство нелепости происходящего. Картинка напоминала какое-то кино в стиле «Ошибка резидента». Но вид у чекистов был мрачный. Они вообще старались не соприкасаться со мной даже взглядом. Наверное, им было противно на меня смотреть.
В качестве доказательства всплыла печатная машинка, которую я брал на прокат на свой паспорт. Все печатные машинки тогда были на учете. Просто так ты не мог пользоваться такими устройствами. Вот и вся суть обвинения.
